Совы
Она предстала передо мной не как буря. Как воплощённая усталость. Дрожала мелкой дрожью от перенапряжения мышц, пар шёл от влажной шерсти. Но глаза… глаза горели холодным, сосредоточенным огнём.
— Я иду, — просто сказала она. Не «ищу». «Иду». В этом было столько непоколебимой решимости, что мои привычные насмешки застряли в горле.
— И куда? — спросила я, указывая клювом на небо. — Всё, что нужно знать, уже здесь. Наверху. Звёзды не бегут. Они наблюдают. Наблюдай и ты.
Она посмотрела вверх. Долго. И я увидела, как огонь в её глазах не гаснет, а меняется. Из огня действия становится огнём понимания.
— Они неподвижны, — тихо сказала она, — потому что им некуда спешить. Они уже дома. А я… — она перевела взгляд на меня, — я ещё нет. Спасибо. Ты показала мне, где не моё место.
И она ушла. Не разочарованная. Обнадёженная. Она отсекла один из путей. Самый соблазнительный — путь без движения. И в этом был свой, горький азарт.
● ● ●
Сцена с Оленем
Путь привёл её на солнечную поляну, где среди ромашек и клевера стоял Великий Олень. Его рога казались деревьями, увенчанными небесным светом. От него исходило теплое, всеобъемлющее сияние. Мелкие птички чирикали вокруг, и всё дышало миром.
— О, дитя ночи! — промолвил он голосом, похожим на журчание ручья. — Ты пахнешь одиночеством и борьбой. Оставь это. Солнце любит всех одинаково. Ляг здесь, на мягкую траву, откажись от своих острых когтей и голодных мыслей. Растворись в этой любви. Стань частью целого.
Волчица остановилась. Солнечный свет резал её глаза, привыкшие к полутьме. Запах цветов был густым и приторным. Она посмотрела на свои лапы — созданные, чтобы беззвучно ступать по хрустящему насту, а не мяться цветы. Она почувствовала не приглашение, а приговор. Её просили перестать быть собой. Перестать быть Волчицей.
Она не зарычала. Не оскалилась. Она медленно, с ледяной вежливостью, отвела взгляд от Оленя. Посмотрела на край поляны, где начинался знакомый, прохладный сумрак сосняка. Это было всё, что было нужно — этот взгляд, полный тоски по своей тени, своему воздуху.
— Ваша любовь слишком велика, — тихо сказала она, и в голосе не было злости, только окончательность. — В ней нет места мне. Простите.
И она развернулась, оставив Оленя в его сияющем единстве, и шагнула обратно под сень деревьев. Каждый шаг по хвойной подстилке был возвращением к себе. Отказ от всеобщей любви ради возможности когда-нибудь полюбить себя — это был самый гордый и страстный поступок за многие дни.
● ● ●
Сцена с Лисой
Лиса подстерегла её у камня, испещрённого странными значками. Она была остроумна, быстра и пахла диким мёдом и хитростью.
— О, Белая! Я слышала, ты ищешь. Какое совпадение! — её хвост вился шелковистой змейкой. — У меня есть то, что тебе нужно. Короткая тропа. Секретный обряд. Три ночи у определённой сосны, особое дыхание… Всё проверено. Вот твой путь. Доверься.
Лиса выложила перед ней набор соблазнительных возможностей, словно драгоценные камушки. Волчица принюхалась. И среди запахов мёда и лесных трав она уловила другое. Запах чужого. Чужого страха, чужого опыта, чужой победы. Эти тропы пахли другими лапами.
Волчица не спорила. Она не доказывала, что это ложь. Она просто вздохнула — глубокий, усталый выдох, в котором улетучилось последнее иллюзорное ожидание.
— Ты продаёшь костыли, — произнесла она ровно, глядя Лисе прямо в блестящие глазки. — А я хочу научиться ходить.
В её словах не было осуждения. Была жалость — к себе, что почти купилась, и к Лисе, что живёт этим. И была стальная ясность. Она просто обошла камень со значками и пошла дальше, оставив Лису с её бесполезными для Волчицы сокровищами. Это «нет» было самым лёгким. И самым важным. Оно очистило путь окончательно.
